«Ни шагу назад!» Глобальное признание глобальной группы «Рок-подразделение «227»

— Скажу от себя. Действительно, после того, как пришлось попрощаться со своим прежним проектом — группой «Форпост», я находился в таком полуупавшем состоянии. Не то, чтобы я был совсем убитый-прибитый, нет. Я понимал, что хочется что-то делать, что надо что-то делать, но мне было сложно сделать первый шаг. Мне поначалу было тяжеловато, потому что все-таки в голове звучали отзвуки прежней группы, учитывая количество выступлений и уровень музыкантов, с которыми довелось играть.

И я помню, что тогда наш барабанщик — Антон сказал, что в таком состоянии можно сидеть вечно, но сейчас надо просто брать и делать. После чего он меня познакомил с Данилом, с Андреем Фуре, с другими музыкантами. Поначалу у нас было всего пять песен, которые мы сделали, и тогда мы ещё не знали, к чему приведет наше творчество в новом составе, как это будет.

Но когда мы уже в команде «227» всё-таки сделали эти пять треков, тут я уже понял, что дальше нужно идти только вперед. Ни шагу назад.

— Помнишь, у нас был разговор тогда насчет названия? Первый вариант я даже не помню, помню, что мы остановились на «227».

— Я даже вообще не удивилась, что ты именно так назвал группу. 

— Да. Это было настолько естественно, что как будто и не было другого варианта.

— Это отсылка к самому суровому приказу в истории Великой Отечественной Войны — Приказу №227 «Ни шагу назад!», который вышел в самый критический момент Сталинградской битвы, в июле 1942-го.

— После большой трагедии — трагедии, прежде всего, человеческой — погиб наш гитарист, Олег Садовский. Он поехал в Литву за новой аппаратурой, и на обратном пути водитель не справился с управлением. К сожалению, три человека погибло, один человек остался инвалидом. После этой трагедии я пытался как-то собрать старый коллектив, говорил, что надо продолжать, надо работать дальше, столько всего сделано… Но, к сожалению, собраться мы уже больше не смогли.

— Формально наш коллектив играет в стиле хэви-метал, хэви-пауэр. Но это формально. На самом деле у нас есть элементы и оттуда, и оттуда. Честно говоря, вот такая чёткая градация по стилям, скорее всего, сделана просто для удобства поиска группы в музыкальных магазинах. Я считаю, чем музыкант более разносторонний, чем больше он стилей охватывает, тем лучше для слушателя. Но, опять же, тут можно заэкспериментироваться до страшного: бывает такое, что музыкант в своих экспериментах даже выходит из музыки, потому что для него перфоманс важнее, чем то, что он исполняет.

И, как я уже говорил, у нас есть акустическая программа. Она более камерная, для большего количества публики, потому что не все слушают тяжелую музыку. Опять же, важный момент: это ни в коем случае не попытка подстроиться под всех, просто нам близка и та стилистика, и эта стилистика.

— Если честно, путь группы — это сплошное «ни шагу назад». Мы претерпели столько ротаций, столько смен составов, что иногда казалось — всё, это конец. К сожалению, мы не смогли удержать наш «золотой состав», и это было похоже на ампутацию. В пандемию, когда весь мир замер, — казалось, музыка в нас тоже умерла.

Но, скажем так: не было бы счастья, да несчастье помогло — благодаря всем этим событиям у нас появилась вторая программа. Когда мы раньше играли тяжёлый металл, если кто-то выбывал из коллектива, останавливалось всё. Сейчас у нас появилась акустическая программа с которой мы также выступаем. В какой-то момент мы решили попробовать клавиши, кстати, на эту идею меня натолкнул коллектив Nightwish. И вот так у нас в коллективе появился человек, который играет на клавишах — Ирина.

— Кстати, для меня группа «227» как раз стала новым этапом. Когда Владимир сказал, что хочет внедрить клавиши, я очень сильно удивилась и даже сначала не поверила в то, что это вообще возможно.

— Когда я только начинала свой путь в тяжёлой музыке в Калининграде, Владимир Оборотень уже был заметной, яркой фигурой в музыкальной тусовке. Я ходила на концерты группы «Форпост», мы пересекались, потом я уходила из музыки и возвращалась, затем у меня появился свой сольный проект, и я была уверена, что в группе больше работать не буду.

Когда мне предложили войти в группу «227» в качестве клавишницы и бэк-вокалистки было ощущение, будто группа, которую я любила с юности, зовёт меня стать частью себя. Тогда я решила прийти на репетицию, чтобы «просто посмотреть» и всё, у меня сразу появилось ощущение, что я пришла домой – я просто зашла и осталась.

Раньше я, может, и готова была терпеть сложности, искать точки соприкосновения в коллективах через силу, но сейчас — нет. Общая волна, взаимопонимание, готовность сотрудничать, эта дружеская лёгкость — это важно. И, конечно, общность вкусов, интересов и одна цель. Когда вы смотрите в одну сторону — это решает всё.

— То есть, что бы ни происходило, мы, в любом случае, не останавливаемся и действуем теми силами, которые у нас есть на данном этапе. Да, у нас, к сожалению, присутствует некомплект, но малое количество коллективов может похвастаться тем, что даже таким минимальным составом съездили на гастроли, ездят в зону СВО и при этом востребованы.

— Ты знаешь, что показательно? В каком составе мы бы не выходили, какую программу мы бы не играли, самый, наверное, популярный отзыв от зрителей, от коллег, от тех, кто подходит после выступления, звучит так: «Вы выглядите, вы функционируете как команда, как единый сыгранный организм, как люди, у которых есть какой-то коннект, которые друг друга понимают, слышат, которые находятся во взаимодействи». Мне кажется, это огромный плюс группе, и я считаю, что даже в состоянии некомплекта это большая победа.

— Исключительно. Музыка, как правило, является у нас продуктом совместного творчества, а тексты и основная мелодия, как правило, мои.

— С процессом сочинения у нас всё просто и без высоких материй. Я прихожу на репетицию, наигрываю ребятам на гитаре голый костяк будущей песни, а дальше они дают мне тот самый «творческий пинок». Не в смысле «всё плохо», а в смысле здорового, энергичного толчка: «А теперь иди и сделай из этого черновик, который мы сможем услышать и разобрать по полочкам». Я записываю демо, и с этим материалом в руках начинается настоящая работа: мы садимся вместе и начинаем эту сырую массу лепить, что-то подрезаем, что-то усиливаем, где-то находим неожиданный ход. Это и есть точка, где мой замысел перестаёт быть только моим и становится нашим совместным творчеством.

Здесь я должен сделать важное отступление. Меня в группе окружают люди с серьёзным музыкальным образованием. Единственный, кто его не имеет — это я. И я безмерно благодарен ребятам за то, что они не стесняются сказать прямо: «Дружище, тут у тебя, прости, полная ерунда. Давай-ка это повернём вот так». 

— Ну, ерунды у тебя пока не было.

— Нет, но коррективы вы всё равно вносите, за что я вам от души благодарен, потому что без них нашей музыки просто не было бы.

Я помню, как раньше приносил на репетицию какую-то новую композицию, и наш гитарист, к сожалению, ныне покойный Олег Садовский, в какой-то момент просто положил гитару и сказал: «Пока ты не начнешь заниматься нотной грамотой, мне с тобой говорить не о чем». И он меня реально заставил заниматься и изучать теорию музыки.

— Она просто должна всем понравиться.

— Согласен с Антоном. Песня готова, если её хочется спеть. Всё.

— Такое чувство, наверное, больше относится к живым выступлениям.

— Да, Антон у нас работает в качестве «конструктивных тормозов», потому что мой «улучшайзинг» работает не всегда конструктивно. Он больше работает как якорь, и поэтому  у нас есть то, что не исполняется, а могло бы очень красиво звучать. Признаю, меня надо иногда остановить и сказать: «Так, стоп, прекращай, мы оставляем композицию в таком варианте».

— Я научилась отключаться. Раньше я была большим любителем самокопания, но со временем — то ли возраст, то ли профессионализм взяли своё.

После концерта я даю себе время всё переварить, отдохнуть со  словами: «Сегодня мы сделали максимум из возможного». Все оценки я откладываю на завтра, а завтра может быть, что угодно. Можно посмотреть запись и порадоваться: «Всё было отлично» или наоборот, увидеть ту самую дистанцию для разбега, то, к чему ещё можно стремиться. 

Да, бывает чувство, что выложились на все сто и было круто. Бывает и обратное — что можно было лучше. Но теперь я отношусь к этому без трагедии. Это же живое выступление, мы все люди, мы все учимся: год назад ты был немного хуже, через год станешь немного лучше. Стала ли я к себе менее требовательной? Нет. Категоричность — это когда ты выжимаешь всё из подготовки, из репетиций, из саундчека, делаешь настолько хорошо, насколько можешь сейчас. А ко всему остальному — да, я стала лояльнее, более снисходительной.

Поэтому я считаю, что ради пиковых моментов, когда сходишь со сцены с мыслью «Сегодня был настоящий кайф» — всё, наверное, и затевается.

— Да, были такие ситуации. Было забавно, когда одну из своих композиций я услышал на звонке у кого-то на телефоне в московском метро. Я сперва, честно говоря, даже не поверил. 

Однажды меня даже пытались научить играть свою же песню, не подозревая, что она моя. В таких ситуациях я обычно предпочитаю показать человеку, как есть на самом деле и говорю, что эта композиция моя.

Относительно той музыки, которую делаем мы, могу сказать так: «Народ, слушайте платно, слушайте бесплатно, приходите на концерты, скачивайте с интернета, слушайте! Нам есть, что сказать, и если вы это слушаете, я вам за это благодарен».

— Это показатель того, что эти песни нравятся. Популярность – штука очень условная: можно на День города при большом скоплении людей выйти на площадь и показать зад, ты сразу станешь популярным. Но нужна ли такая востребованность? А вот когда людям нравится то, что ты делаешь, — это гораздо более ценно.

— С точки зрения процесса могу сказать совершенно без эмоций: у нас каждая репетиция идеальна чисто технически, потому что мы на репетиции занимаемся тем, чем должны заниматься. На репетициях мы репетируем, то есть занимаемся музыкой. 

— Не могу сказать, что этим горжусь, но за нашу практику выступлений в акустике мной было разбито четыре тамбурина.

— Помнишь, у нас как-то был концерт, когда в зале сидело всего четыре человека?

— Да, да, была ситуация. Тогда был экстренный перенос концерта, и на него пришло всего четыре человека. На что мы сказали, что будем выступать для четверых. И получилось очень душевно. 

Иногда лучше взять качеством, чем количеством, потому что ты можешь собрать стадион, но ни до одного из слушателей не дойдет то, что ты делаешь. Или перед тобой может быть три человека, но произойдёт реальный взрыв. Как говорил очень мною уважаемый человек — У́до Диркшна́йдер, — немецкий рок-музыкант, вокалист и один из основателей хэви-метал-группы «Accept», — «Если в зале будет один человек, я буду играть для него».

Мы с Антоном несколько раз выезжали в зону СВО, где просто физически нельзя собирать много людей. Но, когда ребята после концерта просят: «Парни, останьтесь еще. Сейчас приедут ребята, они должны это послушать». Мое личное мнение: главное, чтобы между тобой и залом взаимоотношения были честными.

Признаюсь, у нас есть такой грешок: мы избалованы тем, что обычно поднимаем залы, то есть нам удается расшевелить зал всегда, а на одном из концертов — тишина. Мы играем одну песню, вторую — бах! А отклика нету. Думаем: «Ну ладно, заканчиваем программу». И когда на последней песне зал встаёт…

Главное, быть честным. Если ты пришел для того, чтобы что-то сказать, скажи. Просто выйди и сделай это. Если ты будешь не прав, по реакции зала ты это сразу увидишь.

— Ну, я бы так не сказал. Человеческая крутизна — штука весьма условная. Как музыканту мне еще есть куда расти. Как правило во всех коллективах, с которыми я работал, меня окружали профессиональные музыканты, люди с образованием, и я не всегда до них дотягивал, это я говорю прямо и откровенно. 

В каждой композиции я пытаюсь донести определенный смысл, пытаюсь рассказать ту или иную историю, передать то или иное переживание этой истории, поведать, как эта история прошла сквозь меня лично. Я бы не сказал, что количество композиций у меня зашкаливает, потому что стараюсь брать качеством, а не количеством.

— Честно говоря, я к любым сравнениям отношусь не очень хорошо. Ну, во-первых, чтобы даже внешне нас сравнить с Валерием Александровичем, надо, я извиняюсь, очень бурной фантазией обладать.

Есть у людей странное мышление насчет того, что если ты хочешь что-то здорово спеть, по-настоящему мощно, нужно это сделать один в один, как это сделал другой человек, и тогда будет круто. Нет, ребята, это не круто. Круто, если ты свой материал пропустил через себя и спел его по-своему, как только ты умеешь. Вот это — круто. Я могу спеть те или иные песни Кипелова, это техническая часть, но стоит ли нас из-за этого сравнивать?

— Технически он может спеть все, что угодно.

— Да, мы с Артуром Беркутом на одной сцене исполняли одну из наших композиций. Что я могу сказать? Мы это сделали, мы это исполнили. Мне было очень приятно, что он исполнил нашу композицию со мной вместе. Я очень уважаю его, как человека. Не только как музыканта, но и как человека.

— Скажу честно, такая история каждый день. И каждый день она не оставляет выбора, и каждый день она говорит: «Да успокойся уже». Но, видимо, я еще не все сказал… Кто-то движется благодаря чему-то, кто-то движется вопреки, и у меня, скорее, второй случай, потому что мне жалко тех сил, тех потерь, которые были были на этом пути. И расписаться в том, что все эти усилия были зря? Нет, я на это не согласен.

— У нас есть композиция, которая называется «Он был». Это песня о тех, кого с нами нет. И на этой песне я всегда прошу людей, кому есть, кого вспомнить, зажечь любые огоньки, любые источники света, что угодно. Я понимаю, что фонарики — это красиво,
и они смотрятся как элемент шоу, но задачи сделать шоу у нас нет. Чаще всего на этой песне наступает тот момент единения с залом, мы становимся одним целым. Часто бывает такое, что после этого программа идет вообще по другому руслу.

— Да.

— Товарищи поначалу меня за это пинали регулярно. Потом поняли, что бесполезно. Я смотрю по залу, по тому, что залу надо на данный момент.

— С группой «227» для меня концерт — это больше диалог, потому что программа может варьироваться прямо по ходу. Для меня это очень важный момент, и я учусь у Владимира свободе — умению слышать зал без слов.

— Идти строго по трек-листу, называется «отработать». В нашем коллективе такого, как «отработать», не водится. Иногда людям хочется динамичных песен, иногда, наоборот, люди хотят погрустить.

— Честно говоря, самое важное слово, одно-единственное, если люди подходят и говорят спасибо. Самое важное, самое честное.

С точки зрения музыкантов, людей, которые находятся на сцене, самое приятное, конечно, когда просят продолжать или просят исполнить какую-то отдельную композицию. Это приятно, это — показатель того, что мы сумели донести до людей то, что хотели.

Но когда гаснут софиты, когда люди просто подходят и говорят спасибо, причем не только мне, каждому из нас, вот это — самое важное.

— Всё очень зависит от зала. Иногда видишь людей, ловишь чей-то взгляд, и возникает контакт. А иногда, например, на сидячих концертах, вообще ничего не видишь, кроме силуэтов и софитов . Понятно, что во время концерта зритель не говорит тебе прямо о своих впечатлениях, но он говорит это своей реакцией. Кто-то крикнул слово поддержки из зала, кто-то поднял огонёк, у кого-то взгляд поменялся, кто-то просто остался, вместо того, чтобы уйти. Иногда я вижу, как люди плачут, и в этот момент главное — самому не расплакаться. Не всегда получается.

— Да, Екатеринбург, Омск, Тюмень.

— Этот выбор за нас сделали организаторы гастролей, за что я им очень благодарен. В нашем городе Калининграде есть настоящий рок-н-рольный уголок «Бастион». Люди, которые занимаются этим заведением, сами родом из тех краев, они сами из Тюмени. И они решили, что называется, явить нас миру. Этот тур очень многое дал понять, о многом дал подумать. Ну и, естественно, бесценна та энергетика, которая была получена от зрителей.

— Удалось привезти чёткое понимание того, что ещё не все потеряно: в век интернета люди все-таки покупают билеты на концерт и выходят из дома, чтобы послушать музыку, людям по-прежнему интересно живое исполнение. Причем этот вывод я сделал не только исходя из наших выступлений, но и из выступлений тех коллективов, которые также участвовали с нами.

И сам факт того, что люди играют музыку, а главное, что они играют свою авторскую музыку, особенно восхищает. То есть эта поездка дала мне понять, что всё, что мы делаем, мы делаем не зря.

На гастролях чаще всего основные проблемы возникают с технической частью. Где-то ожидание затягивается, где-то звук оставляет желать лучшего, где-то что-то ещё. В принципе, это нормальное явление, к сожалению. Это часть нашей деятельности, и жаловаться на это, всё равно что жаловаться на то, что дождь пошел.

Самое трудное во всех этих гастрольных делах, всегда оставаться в форме. Самое важное, самое трудное после бессонных ночей в переездах выйти свежим и отдохнувшим на сцену и сказать: «Ребята, я приехал вас радовать!»

Может сложиться такая ситуация, когда один город принял, а другой город не принял. И нужно как-то собраться, мобилизоваться для того, чтобы выйти в следующем городе и показать новый результат. Здесь, как в спорте, самое сложное — прийти в зал после поражения. Когда ты приходишь в зал после победы, ты — герой. Когда ты приходишь в зал после поражения, тебе жмут руку, говорят: «Дружище, не переживай, это бывает, всё нормально». Тебя пытаются как-то поддерживать, а у тебя ощущение, что каждое слово бьёт, как удар по лицу. 

Здесь тоже самое: если у тебя только сплошной успех, если у тебя только сплошные победы, если ты из зала в зал просто-напросто приходишь и уходишь «звездой», значит, тебя слушает только твоя мама. Да, не везде всё получается, не везде всё идёт так, как хотелось бы. Но, ребята, делайте, работайте, развивайтесь, делайте выводы из тех ошибок, которые случились. А лучше, вообще, не начинайте вот это всё.

— Для меня самое запоминающееся, самое яркое и, главное, самое настоящее выступление было перед нашими парнями на передовой. Мы выступали прямо в блиндаже, где ребята сидят с оружием, в своей форме, в грязных ботинках. Вот это для меня было самое запоминающееся, самое важное выступление, потому что там всё по-честному. Там не будут тебя хлопать по плечу только за то, что ты приехал. Приехал? Покажи! Причем люди разного возраста, разных музыкальных вкусов, разного статуса там выравниваются между собой, и никто из них не будет тебе лицемерить. Там, если ты делаешь что-то не так, могут просто встать и уйти. Всё. Но могу сказать, что на нашей практике такого не было. 

В одном из подразделений Донецка я пережил момент, который навсегда изменил моё понимание того, что значит «играть для людей». Мы выступали перед бойцами не после, а перед их выездом на боевую задачу. Это две большие разницы. Ты понимаешь, что твой концерт — не точка отдыха в их графике, а часть боевого расписания. Представьте: они сидят перед тобой, слушают, а их руки механически забивают пулемётные ленты. Сухой перезвон патронов на фоне гитар.

Вся официальность в тот миг сгорела. Осталось только насущное, человеческое желание: быть с ними на одной волне. Не «выступить», а создать атмосферу, в которой есть и поддержка, и решимость. Ты играешь, глядя в их глаза, и думаешь только об одном: чтобы наша музыка стала для них тем самым тёплым и крепким напутствием, которое даёт силы сделать то, что им предстоит. Это самый ответственный и самый пронзительный концерт в моей жизни.

— Он трансформировался: из того начального формата он естественно перешел уже в абсолютно другое качество. Это нормальное явление. Но есть пару моментов, пара изменений, которые мне не нравятся: он перестал быть настоящим. Рок стал громким, он стал качественным, потому что техническая возможность сейчас это позволяет. Но рок перестал быть честным, перестал быть настоящим. Рок поменялся, но, как я уже говорил, он не может не поменяться. Потому что меняется всё.

Это моё личное мнение, я его ни в коем случае никому не навязываю, но от рока осталась реконструкция. Внешний вид вроде остался, какие-то концертные моменты вроде остались, а вот саму суть немножко потеряли. Не все.

— Во-первых, я сказал бы себе меньше слушать мнения со стороны и меньше доверять мнению друзей — врут. Есть конструктивная критика, есть неконструктивная. Конструктивная критика — это когда тебе не только говорят, что ты придурок, но ещё и объясняют, почему. Или наоборот, тебя начинают зализывать со всех сторон и говорить, какой ты классный, какой ты офигенный. Нет, ребята, так не пойдет.

Прислушиваться я могу ко мнению всех, но последнее слово должно быть за одним человеком. Потому что, как я неоднократно говорил, машина, в которой за руль хватается пять человек, далеко не уедет. Ко всем прислушиваться недопустимо, это — тупиковая ветвь развития коллектива.

— Я бы себе сказала: «Не выходи из музыки». На тот момент, когда ребята начинали, у меня был как раз перерыв в музыкальном пути. Наверное, это было необходимо, ведь, чтобы вернуться, иногда нужно уйти. Сейчас я понимаю, что уйти не получится. Мне жаль, что я не присутствовала в те исторические времена, когда группа собиралась, но я застала другие интересные времена, когда началась новая волна, когда появился новый состав, новый взгляд.

— Я бы сказал, что нужно слушать себя и меньше слушать других. Больше полагаться на себя и на свое внутреннее ощущение. И трезво себя оценивать.

— Да, вот очень грамотно сказано. Действительно, трезво себя оценивать.

— Сетовать на мир, на то, как он жесток, глупо. Разочарование, когда тебя не могут принять твои близкие, когда не принимают то, что ты делаешь. Вот это самый тяжелый момент,  который для меня сродни удару в спину. Никто не обязан меня принимать, обожать и так далее, но надо просто понять, что это — часть моей жизни, огромная часть. Музыка, как и любое другое дело, отнимает много времени и этого времени, действительно, может не хватать на тех, кто рядом. И я сейчас говорю не о выборе, с такой позицией я тоже не согласен. Самое страшное, когда близкие люди ставят вот такой выбор: или, или. А если, и то, и другое? Когда наступает моё время, просьба только в одном: это время отдать мне. Я его стараюсь не выдергивать из семьи, но это время — моё. И я хочу потратить его именно на это — на то, чем я занимаюсь, практически, всю свою жизнь. 

На концерты, опять же, сейчас стало тяжелее собрать людей, потому что сейчас практически всё можно найти в интернете. Но тут надо просто сделать поправку на время.

— Меня научила любить историю, более уважительно к ней относиться.

— Меня группа «227» вернула в ощущение команды, потому что у меня было разочарование в каких-то творческих процессах, в командной работе, и я была уверена, что могу найти себя только в своём сольном проекте. И именно группа «227» научила меня тому, что творчество — это двусторонний процесс, где коллектив влияет на тебя и ты тоже можешь на что-то повлиять, и это можно делать в неформальном, приятном формате без конкуренции. 

— Я научился, прежде всего, ценить тех, кто рядом со мной находится. Да, нестабильность состава, да, возникают другие творческие и жизненные моменты, которые накладывают свой отпечаток. В какой-то момент я тоже подумал, что меня это надломило, но на самом деле сейчас я этим событиям благодарен. 

Я благодарен тому, что сейчас рядом со мной есть люди, с которыми можно разделить всё — от радости гастролей до последнего куска хлеба. И ещё раз, повторюсь, проект «227» — это не я, это — мы. Это работа команды, где каждый выполняет свою функцию, каждый выполняет свою задачу. И поддержка есть каждому от каждого.

Ещё в начале творческого пути, показателем успеха нашей группы было количество людей, которые скачут под сценой. Сейчас уже гораздо интереснее, когда я вижу, что люди смотрят и слушают. Они вникают в то, что я несу, в то, что я говорю. Вот это вот высшая благодарность, когда человек просто слушает, слушает по-настоящему.

— Сейчас присутствует некая пластмассовость мира, и я считаю плюсом, что народ начал от неё уставать. Хочется среди вот этого шума, блеска, лоска найти какую-то норку, где просто тепло и хорошо. Люди в то время делали по-настоящему, делали по-честному и они верили в то, что делают. Да, там были побочные моменты, которые лично я не разделяю, но, во всяком случае, была вера в то, что они делают.

— Такие ситуации случаются постоянно. Допустим, у нас есть композиции: «Полночь», «Ведьма», серьёзные, объёмные, с большим количеством музыки. А люди просят сыграть «Зону отчуждения», «Дыши», «Один». То есть просят исполнить композиции, которые не так насыщены.

С акустической программой еще интереснее. Приведу пару моментов из нашей, скажем так, военной практики. У нас есть композиция, которая называется «Дезертир», она у нас есть и в электронном, и в акустическом варианте. Но мы думали, что зайдёт, например, историческая песня «Атака мертвецов», которая рассказывает о событиях крепости Осовец, которые произошли 24 июля 1915 года при отражении немецкой газовой атаки. Но люди, которые находятся непосредственно на фронте, после выступления подходят к нам и говорят, что песня «Дезертир» зашла. Казалось бы. Один из бойцов мне так и сказал: «Слушай, я понимаю, какой персонаж этой песни нехороший человек, но как ты про него спел!»

Другая композиция появилась где-то год назад, от которой здоровые, серьёзные мужики в броне плачут. Композиция называется «Моей жизни свет». Это песня о моей дочери. Тоже, честно говоря, не ожидал такой реакции.

— Конечно, группу «Форпост» сейчас уже вспоминают все меньше и меньше, потому что время идет, а если и вспоминают, то какие-то отдельные композиции, как правило, не приводятся. Но люди, я очень на это надеюсь, уносят с концертов всё-таки заряд. Они заряжаются тем, что мы, все музыканты коллектива, делаем. Я в одного не выгреб бы просто. 

Когда происходит единение на сцене, только тогда народ уносит оттуда заряд, и узнают музыкантов группы именно из этих соображений. Если коллективу удалось что-то сказать, значит всё не зря.

— Я бы положил туда несколько своих текстов. Потому что тематика наших композиций историческая, военно-историческая, кроме того, я говорю не только о событиях, а о людях в этих событиях, как человек переживает эти события. 

Перед тем, как написать песню о каких-то событиях, я стараюсь прочитать и узнать об этих событиях из нескольких источников, чтобы как можно меньше допустить ошибок. Полностью избежать их, конечно, не удастся, но можно допустить их гораздо меньше.

Когда пишешь и исполняешь композиции на исторические темы, важно держать в голове одну мысль, особенно сейчас. Сегодняшние события — все, кому не лень, пытаются переписать на разные лады: каждый тянет одеяло в свою сторону. Но есть то, что остаётся объективным: то, что подтверждено документами, свидетелями, а иногда и отдельно взятыми людьми, которые ещё живы.

И я хочу, чтобы каждый мой такой трек сам по себе стал капсулой времени, и чтобы в ней лежал один простой посыл, одна фраза, высеченная на камне: «Помните свою историю». Потому что тем, кто её забывает, рано или поздно поправляют географию.

А вообще, честно говоря, так не хочется отправляться в какую-то капсулу. Хочется всегда быть в реальном времени.

— Хочется быть в реальном времени, хочется быть в деле. Какие несколько вещей туда можно было бы положить? Это всё равно что спросить: «Какая тебе песня нравится больше всего?» Да как это поделить-то? Всё туда надо кидать, всё, что есть в багаже.

— Несмотря на то, что мы работаем на результат — на записи, на концерты, на то, чтобы остаться в веках, есть очень ценные моменты, настоящие моменты, которые тоже хочется оставить в памяти. Моменты, когда было какое-то взаимодействие, была искра, например, на тех же репетициях, их хочется запомнить. И в то же время, в этом хочется находиться здесь и сейчас. Не хочется думать, что там потом. Настолько кайфово, когда происходят какие-то классные штуки в процессе! Поэтому, наверное, этот процесс и хотелось бы туда закинуть, если уж что-то надо закидывать.

— Не хочу в капсулу.

— Научите меня любить
Тех, кто проклял навек мой дом.
Тех, кто молит о смерти моей каждый день, каждый час.
Тех, кто ненавистью горит и кому на земле со мной тесно жить…
Научите меня! Научите меня их любить.